воскресенье, 15 декабря 2013
Меня пугает то, что со мной происходит. То, что во мне нарастает. Оно похоже на Никитин алкоголизм, на Лизино равнодушие. "У меня просто своеобразные отношения с моралью" - вот как это называется.
И тебе позволена ненависть к тем, кто хуже тебя, тебе позволено высокомерие, нескромность, алчность. Тебе позволены мальборо, водка, джин, трахаться втроём, трахаться с кем угодно, позволены самые развратные мечты... Только потому, что никто не может ответить на вопрос, а ПОЧЕМУ нельзя? А те, кто может, лепечут что-то нелепое и неубедительное.
Наверное, это НЕЛЬЗЯ должно быть во мне самой, только его почему-то нет. Я разрушаются себя, только медленно, и иногда забывая наслаждаться по пути.
И тебе позволена ненависть к тем, кто хуже тебя, тебе позволено высокомерие, нескромность, алчность. Тебе позволены мальборо, водка, джин, трахаться втроём, трахаться с кем угодно, позволены самые развратные мечты... Только потому, что никто не может ответить на вопрос, а ПОЧЕМУ нельзя? А те, кто может, лепечут что-то нелепое и неубедительное.
Наверное, это НЕЛЬЗЯ должно быть во мне самой, только его почему-то нет. Я разрушаются себя, только медленно, и иногда забывая наслаждаться по пути.
четверг, 05 декабря 2013
Мой любимый друг. Тут не письмо, а две тонны самоиронии и истерики. Дочитай, пожалуйста, до конца.
Понимаешь, иногда мне кажется, что я вообще не люблю парней. Ну то есть, как класс не люблю, абсолютно. Мне, пожалуй, нравятся их члены — их приятно брать в рот и гладить (да и то только потому, что парни при этом очень круто хрипят, стонут и матерятся, гораздо круче, чем девушки, в девушках мне чудится что-то фальшивое), мне нравится, как они сильно, уверенно и с желанием сжимают мою грудь. Но это все.
Девушки не такие уж нежные и хрупкие, как почему-то принято думать. Девушки могут быть крутыми, азартными, страстными, по-настоящему дурманящими, если это правильные, те самые девушки (тут как у Набокова) и если они понимают, что сейчас и здесь могут позволить себе всё что угодно (а такого понимания очень сложно добиться).
Девушки — и это, пожалуй, главное — никогда не заявляют (даже про себя) таких глупостей как «Это чисто физическое. Никаких эмоций». Может, у них (у нас) организм так устроен, может, воспитывают иначе, но, вроде бы, каждой разумной очевидно, что хороший секс бывает только с человеком, который тебе искренне, неподдельно симпатичен. Неважно даже, симпатично тебе его тело или его мозг, или всё вместе.
Ни одна девушка не будет использовать тело другой девушки как «все равно кого ебать».
Ладно, закончим с философией (даже за эти три абзаца морализаторства Стровский с меня уже шкуру бы снял). Вернемся ко мне.
А что я? Я ведь не хочу парней. И никогда не хотела, по большому счету, только изредка пыталась доказать самой себе, что хочу. Было полтора срыва — да и то таких, что вспомнить стыдно, а засчитать и того стыднее. А девушки меня всегда увлекали, со времен Гали, с которой мы целовались в кладовке в куче подушек и до Рыжей, которой я даже стихи писала.
Всё ведь было так хорошо разложено по полочкам после лета, все ярлычки наклеены, и вдруг всё снова запуталось. Что мне делать с собой такой неопределенной? Так и буду до конца жизни мучиться, а с кем же это мне и жить хорошо, и трахаться, если только в двадцать лет не стукнет шизофрения (на что я все-таки не могу перестать надеяться). Если уж совсем откровенно (хотя куда уж) всё сломала Джон, случайная знакомая из маршрутки. Такое желание вспыхнуло, просто разлилось по всему телу. За полторы минуты знакомства. Со мной такое впервые.
И вот сейчас у меня есть парень с необычным именем да и вообще очень крутой. А я хочу девочку, о которой почти ничего не знаю, кроме как: она играет в группе, она, как и я, ходит без шапки круглый год и адски мерзнет, она, как и я, пишет бумажные письма — только при этом ещё и отправляет их, она ещё много других «как и я». Я ее чувствую, понимаешь, как не было уже очень давно и очень ни с кем. Это населяет моё тело тихой подкрадывающейся паникой, потому что стоит ей что-нибудь сделать — хоть она и не сделает ничего, я знаю, ничего не значат наши короткие записочки — я пошлю к черту всю Москву, весь Урал и весь Крым.
Хоть она даже не особо умная. И вряд ли читала Бродского. И музыкальные вкусы у нас плохо совпадают.
Просто это — очередной срыв. Я чувствую. Я всегда чувствую, только сопротивляться вот не умею совсем.
Пока.
P.S. Совсем забыла спросить, как у тебя дела. Ты, наверное, здорово устал за последнюю неделю. И письма у тебя получаются такими, как будто ты, хитрый, уже где-то повесился, а мне пересылают давно написанное, как в каком-то романе. Чтобы я не повесилась тоже с горя на какой-нибудь рее, как чёртова пиратка (к нам в город пришла наконец сезонная флотилия белых парусников, я не писала? Запасла себе кофе вдоволь).
Понимаешь, иногда мне кажется, что я вообще не люблю парней. Ну то есть, как класс не люблю, абсолютно. Мне, пожалуй, нравятся их члены — их приятно брать в рот и гладить (да и то только потому, что парни при этом очень круто хрипят, стонут и матерятся, гораздо круче, чем девушки, в девушках мне чудится что-то фальшивое), мне нравится, как они сильно, уверенно и с желанием сжимают мою грудь. Но это все.
Девушки не такие уж нежные и хрупкие, как почему-то принято думать. Девушки могут быть крутыми, азартными, страстными, по-настоящему дурманящими, если это правильные, те самые девушки (тут как у Набокова) и если они понимают, что сейчас и здесь могут позволить себе всё что угодно (а такого понимания очень сложно добиться).
Девушки — и это, пожалуй, главное — никогда не заявляют (даже про себя) таких глупостей как «Это чисто физическое. Никаких эмоций». Может, у них (у нас) организм так устроен, может, воспитывают иначе, но, вроде бы, каждой разумной очевидно, что хороший секс бывает только с человеком, который тебе искренне, неподдельно симпатичен. Неважно даже, симпатично тебе его тело или его мозг, или всё вместе.
Ни одна девушка не будет использовать тело другой девушки как «все равно кого ебать».
Ладно, закончим с философией (даже за эти три абзаца морализаторства Стровский с меня уже шкуру бы снял). Вернемся ко мне.
А что я? Я ведь не хочу парней. И никогда не хотела, по большому счету, только изредка пыталась доказать самой себе, что хочу. Было полтора срыва — да и то таких, что вспомнить стыдно, а засчитать и того стыднее. А девушки меня всегда увлекали, со времен Гали, с которой мы целовались в кладовке в куче подушек и до Рыжей, которой я даже стихи писала.
Всё ведь было так хорошо разложено по полочкам после лета, все ярлычки наклеены, и вдруг всё снова запуталось. Что мне делать с собой такой неопределенной? Так и буду до конца жизни мучиться, а с кем же это мне и жить хорошо, и трахаться, если только в двадцать лет не стукнет шизофрения (на что я все-таки не могу перестать надеяться). Если уж совсем откровенно (хотя куда уж) всё сломала Джон, случайная знакомая из маршрутки. Такое желание вспыхнуло, просто разлилось по всему телу. За полторы минуты знакомства. Со мной такое впервые.
И вот сейчас у меня есть парень с необычным именем да и вообще очень крутой. А я хочу девочку, о которой почти ничего не знаю, кроме как: она играет в группе, она, как и я, ходит без шапки круглый год и адски мерзнет, она, как и я, пишет бумажные письма — только при этом ещё и отправляет их, она ещё много других «как и я». Я ее чувствую, понимаешь, как не было уже очень давно и очень ни с кем. Это населяет моё тело тихой подкрадывающейся паникой, потому что стоит ей что-нибудь сделать — хоть она и не сделает ничего, я знаю, ничего не значат наши короткие записочки — я пошлю к черту всю Москву, весь Урал и весь Крым.
Хоть она даже не особо умная. И вряд ли читала Бродского. И музыкальные вкусы у нас плохо совпадают.
Просто это — очередной срыв. Я чувствую. Я всегда чувствую, только сопротивляться вот не умею совсем.
Пока.
P.S. Совсем забыла спросить, как у тебя дела. Ты, наверное, здорово устал за последнюю неделю. И письма у тебя получаются такими, как будто ты, хитрый, уже где-то повесился, а мне пересылают давно написанное, как в каком-то романе. Чтобы я не повесилась тоже с горя на какой-нибудь рее, как чёртова пиратка (к нам в город пришла наконец сезонная флотилия белых парусников, я не писала? Запасла себе кофе вдоволь).
вторник, 03 декабря 2013
у меня за малиновой далью
на далекой лесной стороне
спит любимая в маленькой спальне
и во сне говорит обо мне
всегда говорит обо мне.
на далекой лесной стороне
спит любимая в маленькой спальне
и во сне говорит обо мне
всегда говорит обо мне.
Все так резко становится хорошо, что тебя пару дней не отпускает, как от какого-то невероятно мощного по силе прихода. Такое ослепительное счастье, что кажется, будто в воздухе резко подскочило содержание кислорода; будто ила тяжести стала меньше на пару сотен Ньютонов; будто тебе на день рождения подарили собаку, которую ты выпрашивала четыре года.
Это так нежно, так осторожно, так красиво и так празднично, как первый снег. Говорить метафорами о своих чувствах, чтобы ничего не разрушить - это как выйти утром и обнаружить на деревьях белую снежную пену. Это как кончиками пальцев по шее, это как сидеть на берегу Байкала ранним-ранним утром, пока никто еще не проснулся, закутавшись в чужую кофту. Это как всё вместе, удвоенное, размноженное, рассыпанное разбитым калейдоскопом на синий ковер.
Это как шар, который бабушка хранит в дальнем шкафу: заглянешь в маленький глазок, а там они с дедушкой на Красной пощади, молодые, счастливые и такие... как первый снег. Понимаете?
Это как слушать новый альбом Сансары летом. Это как в первый раз открывать книжку Пруста. Это как вставать поздно утром, надевать папину рубашку и идти варить любимый кофе, неспешно добавляя по очереди ложку какао, кардамон, корицу, имбирь, молоко. Это как любимая песня на радио.
Это так хорошо, как лежать в воде, распластавшись и закрыв глаза, чувствовать, как тебя что-то приятно щекочет не то снаружи, не то изнутри. Это так хорошо, как возвращаться домой после очень-очень долгого отсутствия, зная, что тебя здесь ждали и скучали.
Это щекотно, как свет, который из тебя сочится и режется - немного больно, как коренные зубы, но такое веселое, азартное предвкушение. Как первый снег. Понимаете?
"Мы на одном дыхании с тобой, усталые, поем, о том, как хорошо вдвоем". Это так хорошо, что ты бросаешь пить курить и материться. Совершенно несознательно. Просто как-то само собой. Это все отслаивается от тебя, как слой старой кожи. Как можно вдыхать в легкие никотин, когда вокруг такой чистый, разреженный воздух? Совершенно невозможно.
Это как первые ноты Шнитке на фортепиано в огромной пустой комнате.
Это как будто на твоих плечах ежеминутно, ежесекундно лежит чья-то теплая рука.
Это как "А Хана - значит семья" голосом Стича.
Я понимаю Маяковского, который рассыпался на песчинки сложных метафор, пытаясь выразить то, что выразить невозможно. Я вот тоже пытаюсь.
Дело, наверное, просто в том, что он есть. Выпал и лежит, белый, нежный, пишет смски раз в полтора часа, ревнует к разным другим, помогает, спасает, утешает, терпит мои умничания, глупые вопросы, переменчивые настроения, непонятный круг общения и все остальное. И это наполняет таким захватывающим счастьем - как в лабирите ужасов, как на самом страшном аттракционе, как прятаться в кустах, в самый сильный дождь, как выйти летом на пленер и целый день рисовать ону фиалку.
Я это все к чему.
Да ни к чему. Просто хорошо.
вторник, 26 ноября 2013
Привет, мой любимый друг.
Мне сегодня приснилось, что я выкинула из своей жизни кота. Пошла на улицу, поставила его на дорогу и сказала уходить. Он давно не вписывался в мою жизнь, рыжий, толстый и уродливый разносчик шерсти. Кот задрал хвост и ушёл, ни разу не оглянувшись, наверное, я ему тоже успела надоесть. За его жизнь я не беспокоюсь, вторую такую умную, наглую и обаятельную скотину не найдешь на всем побережье. А путешествия пойдут ему на пользу, кризис среднего возраста легче переживается в дороге (как и любой кризис, впрочем)
Снилось, как сказала Рыжей, что у неё маленькая грудь и вообще она тупая. Рыжая забрала из дома весь коньяк и ушла к тому блондину-полугею, про которого я, помнишь, писала. Судя по количеству коньяка, сюда она вернётся ещё не скоро.
Снилось, что подвела итог всем своим чтениям и занятиям, не посмотрела ни одной серии американской порнушки, пересчитала остатки денег в сундуке. Трезвым взглядом окинула дом. Странно, пока я лежала, запутавшись в простыни, ныла, ела и ленилась, рабочий, сторонясь моего запаха, сделал всё в точности так как надо, вплоть до цвета стен.
Снилось, как я отобрала у соседских мальчишек баллончик с красной краской и написала у себя на потолке тонкой золотой цепочкой "всемпохуйвсемпохуйвсемпохуй". Вышло красиво, и напоминает Лавгуд, только у неё было золото и надпись "друзьядрузьядрузья".
Не знаю, каким чудом я ещё продолжаю улыбаться своим тётушкам-соседкам на рынке (они смотрят очень осуждающе, когда я кладу в бабушкину плетеную корзинку две бутылки виски). Но каким-то чудом удерживаюсь.
Внутреннее безразличие возросло до невиданных доселе пределов. Люди раздражают меня в массе своей ужасно.
Когда случайно встречаюсь на улице с твоим призраком и прохожу с ним круг вокруг дома из вежливости, это похоже на лёгкие наркотики. Если немного абстрагироваться от замерзших ног, представляется, что сейчас весна и прошлое.
Когда снятся такие сны, как снились мне сегодня, это значит, что надо закрывать все окна, доставать с антресолей свой огромный рюкзак и уходить куда-нибудь в горы.
Чтобы вернуться исхудавшей, уставший, с кучей шрамов и полной уверенностью в абсолютность своей брони. Все проблемы решатся сами собой, стоит мне искренне на них наплевать. Уйду, пожалуй. Дождусь только прихода зимы.
Пока,
Манти.
Мне сегодня приснилось, что я выкинула из своей жизни кота. Пошла на улицу, поставила его на дорогу и сказала уходить. Он давно не вписывался в мою жизнь, рыжий, толстый и уродливый разносчик шерсти. Кот задрал хвост и ушёл, ни разу не оглянувшись, наверное, я ему тоже успела надоесть. За его жизнь я не беспокоюсь, вторую такую умную, наглую и обаятельную скотину не найдешь на всем побережье. А путешествия пойдут ему на пользу, кризис среднего возраста легче переживается в дороге (как и любой кризис, впрочем)
Снилось, как сказала Рыжей, что у неё маленькая грудь и вообще она тупая. Рыжая забрала из дома весь коньяк и ушла к тому блондину-полугею, про которого я, помнишь, писала. Судя по количеству коньяка, сюда она вернётся ещё не скоро.
Снилось, что подвела итог всем своим чтениям и занятиям, не посмотрела ни одной серии американской порнушки, пересчитала остатки денег в сундуке. Трезвым взглядом окинула дом. Странно, пока я лежала, запутавшись в простыни, ныла, ела и ленилась, рабочий, сторонясь моего запаха, сделал всё в точности так как надо, вплоть до цвета стен.
Снилось, как я отобрала у соседских мальчишек баллончик с красной краской и написала у себя на потолке тонкой золотой цепочкой "всемпохуйвсемпохуйвсемпохуй". Вышло красиво, и напоминает Лавгуд, только у неё было золото и надпись "друзьядрузьядрузья".
Не знаю, каким чудом я ещё продолжаю улыбаться своим тётушкам-соседкам на рынке (они смотрят очень осуждающе, когда я кладу в бабушкину плетеную корзинку две бутылки виски). Но каким-то чудом удерживаюсь.
Внутреннее безразличие возросло до невиданных доселе пределов. Люди раздражают меня в массе своей ужасно.
Когда случайно встречаюсь на улице с твоим призраком и прохожу с ним круг вокруг дома из вежливости, это похоже на лёгкие наркотики. Если немного абстрагироваться от замерзших ног, представляется, что сейчас весна и прошлое.
Когда снятся такие сны, как снились мне сегодня, это значит, что надо закрывать все окна, доставать с антресолей свой огромный рюкзак и уходить куда-нибудь в горы.
Чтобы вернуться исхудавшей, уставший, с кучей шрамов и полной уверенностью в абсолютность своей брони. Все проблемы решатся сами собой, стоит мне искренне на них наплевать. Уйду, пожалуй. Дождусь только прихода зимы.
Пока,
Манти.
вторник, 19 ноября 2013
Не знаю, как получилось, что я здесь оказался. Под "здесь" я имею в виду даже не Subway на Малышева. Я имею в виду всю эту жизнь, что меня окружает. Страшно становится, когда думаю о том, сколько же всего должно было произойти маленького и большого, красивого и отвратительного, далекого и близкого, чтобы один конкретный я оказался в одном конкретном Sub'е со своим конкретным кофе и вегетарианским сэндвичем.
Кофе, кстати, напоминает вкусом и цветом грязь, в которую сегодня превратился выпавший вчера первый снег. Он настолько отвратителен, что я даже чувствую себя слегка виноватым перед Колумбом, который в своё время преодолевал океан и терпел неудачи, чтобы привести драгоценные зерна в Европу. Но, если принюхаться, кофе пахнет Австралией. Во всяком случае, моя Австралия пахнет именно так: прозрачным от жары воздухом, текстами Земфиры и иллюстрацией в энциклопедии "хочу все знать" на букву "а". За такой запах кофе можно многое простить.
На самом деле я сижу здесь только потому, что с моего высокого стула у окна этот вечер кажется очень красивым. Светофор показывает пятнадцать секунд. Красный. Там, где раньше была трава, лежит тонкий и хрупкий слой белого снега. Машины двигаются лениво, и я не слышу их шума. Я как будто в другом измерении. Напротив кафе стоит киоск, там двое парней покупают сигареты. Почему-то даже это кажется мне красивым. Один фонарь не горит, а второй освещает улицу нежным желтым светом, который становится ещё ярче из-за снега. Вплетаясь в общий гул, играет негромкая музыка.
На самом деле я сижу здесь потому, что за стеклом очень милый парень готовит сэндвичи, и я могу за ним наблюдать всякий раз, как отпиваю из чашки. Вот он берёт булочку одной рукой, обхватывает её, слегка отставляя красивый большой палец. Другой рукой, небрежно и быстро, словно убирая прядь со лба, кладет оливки.
Он действительно делает все это так красиво, или мне только кажется? Я смотрю на него. Блондин. Широкоплечий. Голубые, со вспышками зелёного, глаза. Он мне нравится.
За окном проезжает велосипедист. Хочется курить, но только что он прошёл рядом, и стало ещё лучше.
Закажу вторую чашку кофе.
Кофе, кстати, напоминает вкусом и цветом грязь, в которую сегодня превратился выпавший вчера первый снег. Он настолько отвратителен, что я даже чувствую себя слегка виноватым перед Колумбом, который в своё время преодолевал океан и терпел неудачи, чтобы привести драгоценные зерна в Европу. Но, если принюхаться, кофе пахнет Австралией. Во всяком случае, моя Австралия пахнет именно так: прозрачным от жары воздухом, текстами Земфиры и иллюстрацией в энциклопедии "хочу все знать" на букву "а". За такой запах кофе можно многое простить.
На самом деле я сижу здесь только потому, что с моего высокого стула у окна этот вечер кажется очень красивым. Светофор показывает пятнадцать секунд. Красный. Там, где раньше была трава, лежит тонкий и хрупкий слой белого снега. Машины двигаются лениво, и я не слышу их шума. Я как будто в другом измерении. Напротив кафе стоит киоск, там двое парней покупают сигареты. Почему-то даже это кажется мне красивым. Один фонарь не горит, а второй освещает улицу нежным желтым светом, который становится ещё ярче из-за снега. Вплетаясь в общий гул, играет негромкая музыка.
На самом деле я сижу здесь потому, что за стеклом очень милый парень готовит сэндвичи, и я могу за ним наблюдать всякий раз, как отпиваю из чашки. Вот он берёт булочку одной рукой, обхватывает её, слегка отставляя красивый большой палец. Другой рукой, небрежно и быстро, словно убирая прядь со лба, кладет оливки.
Он действительно делает все это так красиво, или мне только кажется? Я смотрю на него. Блондин. Широкоплечий. Голубые, со вспышками зелёного, глаза. Он мне нравится.
За окном проезжает велосипедист. Хочется курить, но только что он прошёл рядом, и стало ещё лучше.
Закажу вторую чашку кофе.
четверг, 24 октября 2013
Дени, меня преследуют разные тревожные предчувствия. Я ужасно боюсь покидать тебя на целую неделю, вот такого, раздавленного, депрессирующего и отчаянно в ком-то нуждающегося. Хотя бы во мне. Я знаю, ты напьешься в ебеня, как только ты и умеешь, и глупо волноваться так, как будто с тобой это впервые, но я ничего не могу собой поделать, эти предчувствия меня просто выматывают.
Дело в том, что мы все занимаемся ужасающим замалчиванием проблем. Сколько лет ты пьешь? Около пяти, если судить по тому, что я знаю. Тебе семнадцать лет, а ты не можешь месяца прожить без бутылки. Ты пьешь хуже, чем пил в своё время Буковски, и ты этим почти гордишься. Ты ищешь себе собутыльников, которые могут пить с тобой на равных, но таких остаётся все меньше, и это приводит тебя в отчаяние.
Почему никто, кроме меня, не видит, что тебе, чёрт побери, нужна помощь, что алкоголизм - это ни хрена не круто и что мы можем просто тебя потерять, если не начнём что-то делать?!
Я помню, когда-то тебе сказали, что ты либо станешь гением, либо сопьешься. Тебе кажется, что ты все ещё стоишь на этой развилке и будешь стоять на ней вечно, но на самом деле ты движешься, и движешься не по тому пути.
Может быть, когда мне наконец хватило мозгов осознать, какого масштаба талант стоит передо мной в раздолбанных конверсах, я стала чувствовать некое подобие ответственности за тебя. Её хватит, чтобы вытаскивать тебя с лестничных клеток, в хлам бухого, оплачивать твоё лечение в разных клиниках, собственноручно ставить тебе капельницу и удерживать от слишком длинных запоев. Но её катастрофически не хватает на то, чтобы просто поговорить с тобой и объяснить, к чему ты себя приводишь.
Да, я знаю, "только в саморазрушении есть смысл". Может, так и должно быть. Может, все это - просто признаки того самого настоящего большого таланта...
Меня возмущает наше общее спокойствие. От мамы, папы и отчима ты скрываешься, хорошо. Но мы-то знаем, сколько и как часто ты пьешь. И думаем вот "У него есть мать"' "У него есть девушка", кто-то даже "У него есть Манти". Потому что ты очень тщательно убедил нас в том, что с тобой все в порядке. Что в тебе и так достаточно странностей, и бытовой алкоголизм - просто ещё один интересный штрих к портрету. Мы так к этому привыкли, что когда ты обсуждаешь с учительницей английского по утрам, как будешь пить с ней ром - это нормально. Когда родители уезжают на неделю, и все твои планы - раздобыть как можно больше бухла и нажраться в хлам - это нормально. И никто не собирается вытаскивать тебя из этой ямы с помоями. Даже я не собираюсь.
Вот это меня пугает.
Ещё меня пугает твоя депрессия, которая за последний месяц (а может, гораздо раньше, если бы я соизволила разуть глаза) успела перейти на качественно новый уровень. Если раньше ты страдал громко и весьма красиво, как страдают сейчас все без исключения, то теперь ты превратился в иллюстрацию из учебника ОБЖ "Человек, который задумал самоубийство". Собранный, спокойный, непринужденный. С планами на будущее, которые выглядят весьма мило и реалистично, только, если приглядеться, больше всего напоминают мечты безнадёжно больного о выздоровлении.
Дело в том, Дени, что, когда я пишу тебе "Я волнуюсь", ты мгновенно все понимаешь и отвечаешь: "Не волнуйся, я слишком циничен для глупостей", и это, конечно, нихуя не утешает. "Я не вскрою вены, потому что скрывать вены - это так пошло и не по-хипстерски". Я боюсь, что в один из вечеров тебе просто станет похуй. И никого не окажется рядом, потому что я сижу в Мариинке и ни о чем не думаю, кроме божественной игры актёров и очереди в буфет.
Дошло, понимаешь ли, до абсурда. Каждое твоё подозрительно долгое прощание вгоняет меня в дрожь. Каждое "позвони мне" заставляет мелко трястись и искать в молескине твой номер. Все усугубляется общей хрестоматийностью ситуации. Так уж сложилось, что мы оба живём жизнь так, как будто это книга, и делаем то, что будет выгодно смотреться в сюжете. И если я расскажу тебе обо всех этих дурных предчувствиях, ты мгновенно поймешь, какой развязки здесь требует сюжет.
Мне очень, очень, очень страшно, дорогой Дени.
Настолько, что иногда я готова порвать билет и остаться здесь. Или специально опознать на самолёт в последний момент, прибежать к тебе в квартиру, растрепанной и испуганной до мурашек, увидеть, как ты пьешь с кем-нибудь коньяк, и устало опуститься на пол, и, может, ударился в истерику, чтобы меня отпаивали этим самым коньяком, потому что картины, которые мелькают в моей голове - это, действительно, сплошная истерика. И поверить, наконец, что ты и правда слишком циничен для глупостей. И что все будет хорошо, даже если тебе некому будет позвонить, когда грустно.
Дело в том, что мы все занимаемся ужасающим замалчиванием проблем. Сколько лет ты пьешь? Около пяти, если судить по тому, что я знаю. Тебе семнадцать лет, а ты не можешь месяца прожить без бутылки. Ты пьешь хуже, чем пил в своё время Буковски, и ты этим почти гордишься. Ты ищешь себе собутыльников, которые могут пить с тобой на равных, но таких остаётся все меньше, и это приводит тебя в отчаяние.
Почему никто, кроме меня, не видит, что тебе, чёрт побери, нужна помощь, что алкоголизм - это ни хрена не круто и что мы можем просто тебя потерять, если не начнём что-то делать?!
Я помню, когда-то тебе сказали, что ты либо станешь гением, либо сопьешься. Тебе кажется, что ты все ещё стоишь на этой развилке и будешь стоять на ней вечно, но на самом деле ты движешься, и движешься не по тому пути.
Может быть, когда мне наконец хватило мозгов осознать, какого масштаба талант стоит передо мной в раздолбанных конверсах, я стала чувствовать некое подобие ответственности за тебя. Её хватит, чтобы вытаскивать тебя с лестничных клеток, в хлам бухого, оплачивать твоё лечение в разных клиниках, собственноручно ставить тебе капельницу и удерживать от слишком длинных запоев. Но её катастрофически не хватает на то, чтобы просто поговорить с тобой и объяснить, к чему ты себя приводишь.
Да, я знаю, "только в саморазрушении есть смысл". Может, так и должно быть. Может, все это - просто признаки того самого настоящего большого таланта...
Меня возмущает наше общее спокойствие. От мамы, папы и отчима ты скрываешься, хорошо. Но мы-то знаем, сколько и как часто ты пьешь. И думаем вот "У него есть мать"' "У него есть девушка", кто-то даже "У него есть Манти". Потому что ты очень тщательно убедил нас в том, что с тобой все в порядке. Что в тебе и так достаточно странностей, и бытовой алкоголизм - просто ещё один интересный штрих к портрету. Мы так к этому привыкли, что когда ты обсуждаешь с учительницей английского по утрам, как будешь пить с ней ром - это нормально. Когда родители уезжают на неделю, и все твои планы - раздобыть как можно больше бухла и нажраться в хлам - это нормально. И никто не собирается вытаскивать тебя из этой ямы с помоями. Даже я не собираюсь.
Вот это меня пугает.
Ещё меня пугает твоя депрессия, которая за последний месяц (а может, гораздо раньше, если бы я соизволила разуть глаза) успела перейти на качественно новый уровень. Если раньше ты страдал громко и весьма красиво, как страдают сейчас все без исключения, то теперь ты превратился в иллюстрацию из учебника ОБЖ "Человек, который задумал самоубийство". Собранный, спокойный, непринужденный. С планами на будущее, которые выглядят весьма мило и реалистично, только, если приглядеться, больше всего напоминают мечты безнадёжно больного о выздоровлении.
Дело в том, Дени, что, когда я пишу тебе "Я волнуюсь", ты мгновенно все понимаешь и отвечаешь: "Не волнуйся, я слишком циничен для глупостей", и это, конечно, нихуя не утешает. "Я не вскрою вены, потому что скрывать вены - это так пошло и не по-хипстерски". Я боюсь, что в один из вечеров тебе просто станет похуй. И никого не окажется рядом, потому что я сижу в Мариинке и ни о чем не думаю, кроме божественной игры актёров и очереди в буфет.
Дошло, понимаешь ли, до абсурда. Каждое твоё подозрительно долгое прощание вгоняет меня в дрожь. Каждое "позвони мне" заставляет мелко трястись и искать в молескине твой номер. Все усугубляется общей хрестоматийностью ситуации. Так уж сложилось, что мы оба живём жизнь так, как будто это книга, и делаем то, что будет выгодно смотреться в сюжете. И если я расскажу тебе обо всех этих дурных предчувствиях, ты мгновенно поймешь, какой развязки здесь требует сюжет.
Мне очень, очень, очень страшно, дорогой Дени.
Настолько, что иногда я готова порвать билет и остаться здесь. Или специально опознать на самолёт в последний момент, прибежать к тебе в квартиру, растрепанной и испуганной до мурашек, увидеть, как ты пьешь с кем-нибудь коньяк, и устало опуститься на пол, и, может, ударился в истерику, чтобы меня отпаивали этим самым коньяком, потому что картины, которые мелькают в моей голове - это, действительно, сплошная истерика. И поверить, наконец, что ты и правда слишком циничен для глупостей. И что все будет хорошо, даже если тебе некому будет позвонить, когда грустно.
среда, 23 октября 2013
Сегодня ночью мне позвонил ноябрь. Наверное, больше ему просто не кому было позвонить. Поэтому он выбрал меня в длинном списке тех, кому тоже одиноко в этот вечер.
В доме было холодно и тёмно. Я сидел в зимнем пальто, слушал Дэвида Боуи и пытался иронизировать над собой, хотя челюсти сводило судорогой. Телефон зазвонил в коридоре, громко и противно, как будильник, вырвался меня из того мира на грани, в котором я находился, и первое время я даже не хотел отвечать. Мерзко было думать то том, чтобы встать, пройти в темноте к телефону, поднять трубку и услышать что-нибудь про новую акцию телефонной компании. И окончательно прогнать из комнаты те тени, которые пошли меня навестить, и молча сидят сейчас по углам зеркал, заставляя думать, что я не знаю, чем закончится эта ночь. Да и не хочу знать. Если мои тени меня наконец прикончат, мне будет все равно.
Все же, не знаю зачем, я ответил.
- В этом году очень талый снег, - сказал мне ноябрь.
Ноябрь тоже был на грани. Я это чувствовал.
- Покрепче завязи шнурки на ботинках, придурок, - сказал мне ноябрь.
Я нагнулся, чтобы завязать шнурки, и меня вывернуло прямо на пол.
- От тебя ведь недалеко до алкомаркета? - осведомился ноябрь, совсем, видимо, растерявшись и не зная, что ещё у меня можно спросить.
- Да, недалеко.
Голос у ноября в эту ночь очень холодный, но все равно приятный.
- Извини,что я такой злой, - говорит ноябрь.
Я знаю что ему просто одиноко. Что он боится признать, что любит декабрь, и поэтому сыплет снегом. И поэтому такой злой.
- Декабрь - самовлюбленный идиот, - говорит ноябрь, - он опять гуляет с январём. Всю ночь. Просто до утра.
Я чувствую, как тяжелеет его голос, наливаясь обидой, и все сильнее валит гнилой снег за окном.
- Никто не помнит, что уже январь, - говорю я самому себе, но его это, кажется, успокаивает.
Ноябрь бросает трубку. На меня наваливается тишина. Тени, устав слушать наш диалог, ушли из зеркал, и я рад этому. Сейчас мне хочется только спать.
Надо дождаться звонка от декабря. Объяснить ему, что к чему. Раз он сам, дурак, не понимает.
В доме было холодно и тёмно. Я сидел в зимнем пальто, слушал Дэвида Боуи и пытался иронизировать над собой, хотя челюсти сводило судорогой. Телефон зазвонил в коридоре, громко и противно, как будильник, вырвался меня из того мира на грани, в котором я находился, и первое время я даже не хотел отвечать. Мерзко было думать то том, чтобы встать, пройти в темноте к телефону, поднять трубку и услышать что-нибудь про новую акцию телефонной компании. И окончательно прогнать из комнаты те тени, которые пошли меня навестить, и молча сидят сейчас по углам зеркал, заставляя думать, что я не знаю, чем закончится эта ночь. Да и не хочу знать. Если мои тени меня наконец прикончат, мне будет все равно.
Все же, не знаю зачем, я ответил.
- В этом году очень талый снег, - сказал мне ноябрь.
Ноябрь тоже был на грани. Я это чувствовал.
- Покрепче завязи шнурки на ботинках, придурок, - сказал мне ноябрь.
Я нагнулся, чтобы завязать шнурки, и меня вывернуло прямо на пол.
- От тебя ведь недалеко до алкомаркета? - осведомился ноябрь, совсем, видимо, растерявшись и не зная, что ещё у меня можно спросить.
- Да, недалеко.
Голос у ноября в эту ночь очень холодный, но все равно приятный.
- Извини,что я такой злой, - говорит ноябрь.
Я знаю что ему просто одиноко. Что он боится признать, что любит декабрь, и поэтому сыплет снегом. И поэтому такой злой.
- Декабрь - самовлюбленный идиот, - говорит ноябрь, - он опять гуляет с январём. Всю ночь. Просто до утра.
Я чувствую, как тяжелеет его голос, наливаясь обидой, и все сильнее валит гнилой снег за окном.
- Никто не помнит, что уже январь, - говорю я самому себе, но его это, кажется, успокаивает.
Ноябрь бросает трубку. На меня наваливается тишина. Тени, устав слушать наш диалог, ушли из зеркал, и я рад этому. Сейчас мне хочется только спать.
Надо дождаться звонка от декабря. Объяснить ему, что к чему. Раз он сам, дурак, не понимает.
пятница, 07 июня 2013
Привет, дорогой Deny. Сколько же я тебе не писала? Видно, очень давно, невероятно, пугающе давно. И все это время мне казалось, что ты здесь.
У нас зима. Дождливая, противная и холодная, настолько, что скоро я не выдержу, возьму лошадь и пару арчимаков и сбегу от нее в горы, подальше в горы. Зима навевает тоску, не серую и мрачную тоску городов, а буйную, холодную, не прекращающуюся боль из раны, которая гноится густым и желтым светом моей одинокой лампы.
Ночами мне снятся странные сны про мир, в котором люди колют знания в воспаленные вспухшие вены, заглатывают из таблетками и готовы на то угодно, хоть на убийство, хоть на торговлю своим телом, ради еще одного укола. Ночами мне кажется, что я живу в этом мире, просыпаюсь по утрам. укрытая клетчатым пледом, хожу по улице в неизменном растянутом свитере, который закрывает предплечья и запястья с исколотыми до синяков венами.
Ночами мне снится, что я просто девочка с ноутбуком, которой однажды сказали, что она может придумать любой мир, который ей только захочется, и жить в нем - и вот она робко рисует в воздухе свой первый пейзаж: огромное синее море, хижина на берегу и девочка с рыжими волосами, которая очень любит кофе. Придумывает свой мир, пальцами по воздуху, пальцами по клавиатуре. И еще даже не знает, чем все это закончится.
И все ее фантазии: меня, наркомана в растянутом свитере, девочку с рыжими волосами - объединят только то, что все они придуманы одинокими вечерами в пустой квартире, или в прокуренных барах и кафе, или на парапете памятника какому-то усталому вождю. Только то, что все они посвящены тебе, Deny.
Господи, куда делась та кристальная чистота ясность, которые были раньше? Эта бесконечная, сумасшедше-одинокая зима, кажется, наступает на меня настоящей шизофренией.
Это все из-за того, что меня покинул твой призрак. Покинул надолго, и это неизбежно. Знаешь, от его прикосновений - даже самых простых прикосновений к руке, когда он что-то рисует мне на запястье или передает ложку, не говоря уже о более интимных - вроде прикосновений к шее или уху - я превращаюсь в настоящую бразильскую проститутку. И единственное, чего хочется - потянуться за его прикосновением, за его смуглыми руками, его пальцами, чтобы снова дотронуться до него, до его шеи.
Меня покинул твой призрак, наступила зима, он живет в подсобке какой-нибудь библиотеки, танцует, читает и пьет вино. Мне ничего не остается, кроме как снова и снова перебирать в уме все сказанные им слова, все небогатые прикосновения, которыми он меня одарил, пересматривать оставленные им записки, вспоминать его умелые ласки - как будто вертеть в руках затертые дочерна посеребренные четки.
Пока, Deny. Кажется, там, где ты, сейчас утро.
Манти
У нас зима. Дождливая, противная и холодная, настолько, что скоро я не выдержу, возьму лошадь и пару арчимаков и сбегу от нее в горы, подальше в горы. Зима навевает тоску, не серую и мрачную тоску городов, а буйную, холодную, не прекращающуюся боль из раны, которая гноится густым и желтым светом моей одинокой лампы.
Ночами мне снятся странные сны про мир, в котором люди колют знания в воспаленные вспухшие вены, заглатывают из таблетками и готовы на то угодно, хоть на убийство, хоть на торговлю своим телом, ради еще одного укола. Ночами мне кажется, что я живу в этом мире, просыпаюсь по утрам. укрытая клетчатым пледом, хожу по улице в неизменном растянутом свитере, который закрывает предплечья и запястья с исколотыми до синяков венами.
Ночами мне снится, что я просто девочка с ноутбуком, которой однажды сказали, что она может придумать любой мир, который ей только захочется, и жить в нем - и вот она робко рисует в воздухе свой первый пейзаж: огромное синее море, хижина на берегу и девочка с рыжими волосами, которая очень любит кофе. Придумывает свой мир, пальцами по воздуху, пальцами по клавиатуре. И еще даже не знает, чем все это закончится.
И все ее фантазии: меня, наркомана в растянутом свитере, девочку с рыжими волосами - объединят только то, что все они придуманы одинокими вечерами в пустой квартире, или в прокуренных барах и кафе, или на парапете памятника какому-то усталому вождю. Только то, что все они посвящены тебе, Deny.
Господи, куда делась та кристальная чистота ясность, которые были раньше? Эта бесконечная, сумасшедше-одинокая зима, кажется, наступает на меня настоящей шизофренией.
Это все из-за того, что меня покинул твой призрак. Покинул надолго, и это неизбежно. Знаешь, от его прикосновений - даже самых простых прикосновений к руке, когда он что-то рисует мне на запястье или передает ложку, не говоря уже о более интимных - вроде прикосновений к шее или уху - я превращаюсь в настоящую бразильскую проститутку. И единственное, чего хочется - потянуться за его прикосновением, за его смуглыми руками, его пальцами, чтобы снова дотронуться до него, до его шеи.
Меня покинул твой призрак, наступила зима, он живет в подсобке какой-нибудь библиотеки, танцует, читает и пьет вино. Мне ничего не остается, кроме как снова и снова перебирать в уме все сказанные им слова, все небогатые прикосновения, которыми он меня одарил, пересматривать оставленные им записки, вспоминать его умелые ласки - как будто вертеть в руках затертые дочерна посеребренные четки.
Пока, Deny. Кажется, там, где ты, сейчас утро.
Манти
воскресенье, 17 февраля 2013
Здравствуй, дорогой Дени! Ты долго не отвечал на ми письма, надеюсь, с тобой все в порядке?
Сегодня суббота. Весна окончательно вступила в свои права, те розовые цветы давно отцвели, бродячий поэт ушел дальше на юг, и теперь мне некого угощать ромом, кроме, разве что, соседа. Он почти оправился от смерти своей кошки, или, может быть, просто делает вид.
Весна окончательно вступила в свои права, и вид голубого моря, которое сливается по цвету с небом, уже даже не вызывает прежнего восхищения (Я знаю, тебе трудно это понять, ведь ты так любишь море). Мои волосы выгорели на солнце и стали такими густо-рыжими, как будто я покрасила их хной. Теперь, когда мы с Феликс лежим на кровати и отдыхаем после любви, наши волосы перемешиваются и кажутся единым цветным пятном на белых простынях. Должно быть, это смотрится красиво, хотя в такие моменты я думаю о чем-то совсем другом.
Весна вступила в свои права, и я перестала даже отрицать, что влюблена в твой призрак, Дени, с каждым днем все больше. Мне нравится, что он не имеет представления о такте, но не в том грубом, первобытном смысле, который сейчас встречается разве что в книгах. Он пришел к этому отрицанию сознательно, а любой сознательный выбор, любое сознательное усилие на пути к тому, чтобы быть кем-то, меня неизъяснимо привлекает. Я знаю, ты считаешь это неправильным, но очень немногим досталась твоя непосредственность, и недостаток искренности чаще восполняют мелочным актерствованием (как это делаю я), а не тем, чем восполнил его Куп.
Мне нравится, что у него есть стиль, и этот стиль выражается во всем и сидит на нем, как вторая или, скорее, единственная кожа: мне нравятся его растянутая одежда и истоптанная обувь, нравится, что он курит, как дьявол, свои camel и постоянно читает книги, мне нравятся его отросшие льняные космы, которые он заплетает в косички по утрам.
Мне нравится то, что сейчас происходит между нами. Им заполнено, как ароматом весны заполнен воздух, все мое время и существование. Знаю, глупо и даже немного неправильно писать тебе эту сентиментальную банальщину, но ты просил писать обо всем, что происходит, а происходит именно она.
Куп показал мне отличное место, оно грозит стать мне домом, еще одним домом. Во вторник утром мы с ним ушли из дому на целый день и долго бродили по горам с гитарами за плечами. Лучше всего в горах - ветер. Мы лежали в море оранжевых цветов распахнутыми лицами к небу, беспрестанно курили, говорили и дремали. Одна из самых невозможных вещей - не влюбиться после таких разговоров, особенно, ели ты уже влюблена. Если правда, что для мужчин особое место занимают женщины, с которыми они с легкостью могли переспать, но не переспали, то в нем сейчас тоже что-о переворачивается. Я не справляюсь с верой в такое счастье, она куда глобальнее, невероятнее и сложнее, чем вера в Бога, а я даже не справляюсь даже с верой в Бога.
Прощай, я все еще надеюсь на ответ.
P.S. Знаешь, что Куп сказал мне на прощание? "Дрочи. Я знаю, что ты хочешь".
Манти.
Сегодня суббота. Весна окончательно вступила в свои права, те розовые цветы давно отцвели, бродячий поэт ушел дальше на юг, и теперь мне некого угощать ромом, кроме, разве что, соседа. Он почти оправился от смерти своей кошки, или, может быть, просто делает вид.
Весна окончательно вступила в свои права, и вид голубого моря, которое сливается по цвету с небом, уже даже не вызывает прежнего восхищения (Я знаю, тебе трудно это понять, ведь ты так любишь море). Мои волосы выгорели на солнце и стали такими густо-рыжими, как будто я покрасила их хной. Теперь, когда мы с Феликс лежим на кровати и отдыхаем после любви, наши волосы перемешиваются и кажутся единым цветным пятном на белых простынях. Должно быть, это смотрится красиво, хотя в такие моменты я думаю о чем-то совсем другом.
Весна вступила в свои права, и я перестала даже отрицать, что влюблена в твой призрак, Дени, с каждым днем все больше. Мне нравится, что он не имеет представления о такте, но не в том грубом, первобытном смысле, который сейчас встречается разве что в книгах. Он пришел к этому отрицанию сознательно, а любой сознательный выбор, любое сознательное усилие на пути к тому, чтобы быть кем-то, меня неизъяснимо привлекает. Я знаю, ты считаешь это неправильным, но очень немногим досталась твоя непосредственность, и недостаток искренности чаще восполняют мелочным актерствованием (как это делаю я), а не тем, чем восполнил его Куп.
Мне нравится, что у него есть стиль, и этот стиль выражается во всем и сидит на нем, как вторая или, скорее, единственная кожа: мне нравятся его растянутая одежда и истоптанная обувь, нравится, что он курит, как дьявол, свои camel и постоянно читает книги, мне нравятся его отросшие льняные космы, которые он заплетает в косички по утрам.
Мне нравится то, что сейчас происходит между нами. Им заполнено, как ароматом весны заполнен воздух, все мое время и существование. Знаю, глупо и даже немного неправильно писать тебе эту сентиментальную банальщину, но ты просил писать обо всем, что происходит, а происходит именно она.
Куп показал мне отличное место, оно грозит стать мне домом, еще одним домом. Во вторник утром мы с ним ушли из дому на целый день и долго бродили по горам с гитарами за плечами. Лучше всего в горах - ветер. Мы лежали в море оранжевых цветов распахнутыми лицами к небу, беспрестанно курили, говорили и дремали. Одна из самых невозможных вещей - не влюбиться после таких разговоров, особенно, ели ты уже влюблена. Если правда, что для мужчин особое место занимают женщины, с которыми они с легкостью могли переспать, но не переспали, то в нем сейчас тоже что-о переворачивается. Я не справляюсь с верой в такое счастье, она куда глобальнее, невероятнее и сложнее, чем вера в Бога, а я даже не справляюсь даже с верой в Бога.
Прощай, я все еще надеюсь на ответ.
P.S. Знаешь, что Куп сказал мне на прощание? "Дрочи. Я знаю, что ты хочешь".
Манти.
воскресенье, 23 сентября 2012
06:33
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
06:32
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 10 сентября 2012
19:09
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
18:44
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 06 августа 2012
07:08
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 05 августа 2012
00:09
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 04 августа 2012
13:09
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
11:41
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра